Я даже не понял, что случилось со мной. Все странно настолько, что неописуемо словами. Наверное, поэтому молчу.
Кажется, мгновением ранее, я переминался с ноги на ногу – то ли от холода, то ли от волнения. Вдыхал что было сил дым простых сигарет – тяжелый и прогорклый. Барабанил по прикладу мертвеющими от мороза пальцами. И даже что-то напевал. Скорее, повторял считалочку, теперь забытую, а тогда болезненно въевшуюся в голову. Про себя, или вслух? Не помню.
Меня призвали совсем недавно. Я – новичок, волноваться не стыдно. Но мне стало неловко, особенно когда командир, стремительно проходя мимо и не переставая раздавать приказы голосом, охрипшим от крика, вдруг ободряюще хлопнул меня по плечу. Неужели и он заметил?
На прошлой неделе разрешили позвонить маме. Долго не разрешали – секретность. Я нес какую-то чепуху, говорил, что нас хорошо кормят, что скоро, наверное, дадут отпуск, и я приеду. Спрашивал, как там Валька и Валерка, передавал приветы. Обещал сводить братишку в тир и зоопарк, вот только станет немного теплее. Мне казалось, мама плачет, а сквозь слезы улыбается и рассказывает про погоду. Про то, что листья на вишне все никак не хотели облетать, стояли только чуть потемневшие. Вы удивлялись, что она так долго не сдавалась, и по утрам бежали смотреть в окно – держится ли еще? А потом ударил мороз, и листья опали, все разом, до единого. И отчего-то вишню стало жаль.
Разгрузка уже привычная, не тяжелая. Я смотрел на сигнальные ракеты, то и дело испуганно взлетавшие вдали. Интересно, когда они поднимаются в воздух, знают ли, что через пару секунд сгорят? Нет, что за глупости?.. Это всего лишь ракеты, даже не птицы.
Кто-то рядом отпустил грубоватую шутку, кто-то засмеялся, мне показалось, нервно. А потом громыхнуло.
Все побежали, и я тоже. Раньше, на учениях, я легко пробегал много километров в полной амуниции. Сейчас ноги стали ватными. Наверное, потому что поначалу задержал дыхание от испуга. В глазах все мелькало, сливалось и сверкало искрами. И слезы катились из-за ветра. И поле казалось бесконечным. Ближе и ближе раздавались крики и хлопки. Мы приближались к врагу, но тогда, на бегу, я этого почти не осознавал, потому перестал бояться.
Мерзлая вывороченная земля здорово затрудняла движение. Вот кто-то споткнулся рядом, и отчего-то не спешил вставать. «Не упасть, не упасть…» - повторял я, сжав зубы и вцепившись в автомат. Про себя, или вслух – не помню. Мысли стрелять не было. Куда и зачем? Только бы не упасть, вот и все.
А потом я упал. Видел, как надо мной проносятся десятки ног, как в небе клубится серый дым, похожий на тот, сигаретный, и опускается прямо на мое лицо. Вдруг обидно стало – я лежу посреди этого поля, и никому дела нет. Бегут себе, как и бежали, словно меня и не было с ними никогда. Кричат что-то – чтоб не страшно было. Понимаю, хоть сам и молчал. Подняться не получалось. Пошевелиться, кажется, тоже. Наверное, я ранен. Ну ничего, случается. Не бросят же меня здесь. Кто-нибудь придет обязательно, и поможет. Главное, не больно, хоть тело полностью оцепенело. Втайне я был, конечно, рад – сегодня меня не убьют, и не придется убивать мне. Понимал, что это лишь отсрочка, волновался от неизвестности, но уже приглушенно, слабо. Просто смотрел в серое небо, и думал – пойдет дождь, или снег?..
Потом за мной пришли. И беспокоиться не стоило – я знал, что так будет. Командир наклонился надо мной, сказал: «Олежка, и ты туда же!». Без злобы сказал, с досадой только. Конечно, я ведь их подвел, а теперь лежу, совершенно беспомощный, как ребенок малый, а не солдат. Отвечать ничего не хотелось – было стыдно, что так произошло. Пусть все остынут, из боя вышли, все-таки. Потом точно попрошу прощения, хоть, вроде бы, не виноват. И больше не подведу.
Меня погрузили в Камаз. Кто-то бросил мне под голову бушлат, и постучал по борту, поехали, мол. Жутко трясло и подбрасывало, когда мы влетали в ямы разбитой дороги на полном ходу. Эй, шофер, людей везешь, забыл, что ли? Но это ничего. Скоро должен быть госпиталь. А еще в дырочку брезентового тента машины просачивалось небо. И немного воздуха.
Мама, мамочка! Не успел сказать тебе по телефону, что вишня обязательно зацветет! Осталось всего-то дождаться весны. Что же ты плачешь, милая? Ты как будто стала старше. Знаю, сам виноват. Сколько боли тебе причинил, но я не нарочно, правда! А помнишь, как я доставал кота тети Сони с дерева? Мне было восемь. Он высоко забрался, и долго кричал, но никому до него не было дела. Никто не хотел помочь, вот я и полез. Ты шла с работы, увидела меня на верхушке ореха. И окликнула. Я испугался, что волноваться будешь, и сорвался, вместе с котом. Думал, когда летел: «только бы Васька не ушибся». У тебя такое же лицо было, как сейчас. Но через неделю мы вспоминали это, и смеялись.
А Валерка чего шмыгает носом? Может, и к лучшему, что в тир не попали. Пусть в футбол играет, у него хорошо получается. В зоопарк его своди, если двойки исправит. Рановато он школу забросил, в пятом-то классе. Я таким бездельником не был, до девятого дотянул. А стрелять ему не надо, ничего в этом хорошего нет.
Валька пришла? Нет, не надо было ей приходить. Какая же она… Необыкновенная. Хоть и бледная, хоть и в черном. Все равно смотрел бы часами, жаль, не выйдет больше. И что она во мне такого нашла? Все говорили, что мы – красивая пара, но это она красивая, а я – самый обычный. Ты утешь ее, мама, а то слишком уж расклеилась. На вокзале, когда я уезжал, еще держалась, отворачивалась, правда, изредка. А потом ревела – думала, не увижу из вагона…
Вы все что-то говорите, но я, как всегда, не слушаю. Просто смотрю на вас, и ничего не могу поделать. Вдруг стало темно, как будто закончился свет. Как, уже? Может, еще минуту? Всего минуту, пожалуйста! Нет?..
Прощайте, родные. Знаю, сейчас кажется, что зима никогда не кончится, но это не так. Ночи будут длинными и холодными еще долго. Но однажды вы проснетесь, подойдете к окну, а вишня белая, только не от снега.
Она зацветет.
Обещаю.
© Iren Stei
Alexa