Это теперь всё научно да правильно, а прежде и ведьмы водились в деревнях, и лешие в лесах, и русалки в речках.
Эх, если бы знали в те времена, что сейчас в реках не только русалки, а рыба-то скоро повыведется-не поверили бы.
На самом краю деревни, как раз через четыре дома от бабы Павы, жили мать и дочь. Дочь - девушка обычная, немного диковатая. Подруг у неё не имелось, да она не особо и стремилась с кем-то дружбу водить. А вот её мать знавали даже далеко за пределами их села, потому что она была ведьмой. Тогда это считалось в порядке вещей, полно их было, почти в каждом селении ведьмак или ведьма, а то и двое. Если что-то случалось - шли к ней, либо прощения просить, либо помощи. Ведьма она была сильная. Говаривали, могла обращаться в зверей и в колесо огненное, порчи разные да хвори насылать и снимать, даже жизни лишить - много хитростей всяких знавала.
Так вот.
Жили в той деревне трое парней, друзья «не разлей вода», но уж больно шкодные. Где бы чего не случилось, все знали, без них не обошлось! Звали их: Гриньша, Кольша и Петьша. В те времена, в Сибири, к именам часто окончание «ша» добавляли. Как-то отправились они на гулянку вечером в праздник Ивана-купалы. Навеселившись почти до утра, выпив немало пенной медовухи, пошли девок провожать. В воздухе - утренняя свежесть, а в голове - безудержная удаль, какая только в молодости и бывает. Идут все рядышком, весело пересмеиваются. Хорошо.
И вдруг девчонки, резко замолчав, попятились. Казалось, всё вмиг замерло. Даже соловьи, громко выводившие трели минуту назад, притихли. Прямо поперёк дороги стояла большущая свинья. Таких огромных ни у кого в деревне не было, глаза её злобно светились красным, как у дикого зверя. Жутковато стало ребятам, от холодного пота рубахи к спинам поприлипали. И тут Гриньша, глянув на друзей, лукаво им подмигнул и ляпнул сдуру:
- А хотите мы для вас, девчата, эту зверюгу, зараз, словим? И, не дождавшись ответа, скомандовал друзьям: - Петьша, заходи со стороны реки, гони её на нас с Кольшей.
Парни, не впервые видевшие его затевающего очередную шалость, всегда охотно участвующие в проделках приятеля, забыв про страх, бросились помогать.
В мгновение поймали и оседлали опешившее животное. Гришка, выхватив из–за голенища сапога нож, ловким движением обрезал визжащей свинье кончики ушей. Так они всегда дома своих свиней метили. Вся деревня знала, что если свинья с обрезанными ушами забралась в огород, то именно Ёлтышевы должны четверть самогона отдать в обмен на пойманную на месте преступления животину.
Нож у Гриньши был завистью окрестных пацанов: казённый, не самодельный как у других. Его когда-то со службы муж бабы Павы, Семён Никифорыч, привёз. Мужик этот из соседней деревни на крещенье к родне с женой приезжал. Изрядно тогда напился (любил он это дело, редко когда трезвым бывал), пошёл к соседям за гармошкой, да в сугробе и заснул. Кабы не Гриньша, так замёрз бы. Морозы тогда под сорок стояли. Вот за своё спасение он нож и отдал.
Пожил Никифорыч недолго после того. По пьянке жену Паулину зарубил, а потом и самого его хватил удар. Они и помер. Говаривали, с женой они что-то не поладили и, рубанув саблей, одним ударом снёс он ей голову, когда та из подпола вылезала. Вроде даже в окно видел кто-то из соседей всё, что случилось. Но тогда не стали особо разбираться. Похоронили их в один день. Потом поперемывали косточки сплетницы местные, да и забыли.
Свинья с обрезанными ушами взвилась на дыбы, как лошадь, сбросив с себя седоков, умчалась в прибрежные заросли-не догнать. Стало совсем не страшно. Парни, громко загоготав, прижали к себе, застывших от происходящего, девчонок. Всё вернулось на круги своя, будто и не было ничего.
Проснулся Гришка от того, что на него капало что-то очень солёное и, по едва начавшим пробиваться усикам, затекало в рот. С трудом разлепив заспанные глаза, он увидел над собой мать. Она молча плакала и качала головой.
- Мамань, ну не надо, - забурчал он спросонья. - Ну чего ты, я ж не много вчера выпил, сегодня, что обещал, сделаю. Амбар поправлю. Мне ребята помогут.
- Гриньша, голова твоя бесшабашная, - запричитала мать. - Вы что вчера опять учудили?
- Ничего, вот те крест, ничего. Только...- запнулся Гришка, с трудом припоминая вчерашнее происшествие.
- Говори, стервец, как на духу говори, - снова запричитала мать.
Гринька и рассказал ей, и про свинью, и про то, как ей уши подрезал.
- Так и знала, что неспроста это всё. Матери дружков твоих, Катерина с Маруськой, до свету приходили. У них то же самое, - охнула Прасковея Захаровна и снова заплакала, тихо, но сразу стало ясно, что случилась беда.
- Мамань, что стряслось-то? - сон в момент покинул парня, стало не по себе. Мать свою он любил и когда видел нечастые слёзы в уголках её васильковых глаз, сердце у него будто рвали на куски.
Предчувствие чего-то нехорошего накрыло с головой. От вчерашнего хмеля и следа не осталось.
- А то и стряслось, что только у нас троих на всю деревню, у коров вместо молока кровь из вымени. Даже на пастбище их сегодня с дедом Мурзиком не отправили, куда там, болеет скотина.
(Дед Мурзик был пастухом, а прозвали его так за любовь к сливкам да сметане, и за усы, топорщащиеся, как у кота).
- Говорят, вы не простой свинье уши – то подрезали. Полашка сказывала, у матери её утром уши подрезанными стали, думаешь, совпало так?
- Мамань, а делать – то теперь что? - не на шутку испугался Гриньша.
Он понимал, раз задели они Полашкину мать - добра не будет. Да и какое уж там. Вон коровы уже порченые, а дальше чего ждать?
- Запрягай Звёздочку, дуй в город, вези «казённую», может и получится прощенье вымолить.
Бабку Марфу, хотя ни кто и не ведал, сколько ей лет, но звали именно бабкой. Пришла она давно, откуда никто не знает, поселилась в маленьком домишке на краю деревни, почти в лесу. Только в этой деревне она жила уже очень много лет. Прасковея, Гринина мать, помнила её старухой, ещё когда сама была годочков пяти от роду. Потом Марфа куда-то уходила надолго. Вернулась с маленьким ребёнком. Кто-то говорил дочкой, а были и такие, кто думал, что малышку она украла, но с расспросами к ней приставать никто бы не решился. Марфа была местной ведьмой и матерью Полашки, девки нелюдимой, но не злой, и в работе безотказной, той самой, которую ведьма принесла в деревню пятнадцать лет назад тёмной дождливой сентябрьской ночью. Водился за бабкой Марфой один грешок. Уж больно выпить она любила. Многие пользовались этой её слабостью. Вот потому-то и отправила мать Гришку за казённой водкой. Можно было пойти с мутным первачом или медовухой, но тут важно было выказать уважение, а потому, без прозрачной, как слеза, водки, было не обойтись.
Вернулся Гринька поздно, уже во всю оглушительно звенели в полях сверчки, и комары злючие кусались, как собаки. Друзья с их матерями ждали у него дома. Отцам, видимо, ничего не сказали - пожалели пацанов. Боязно, но деваться некуда и, прихватив привезённую бутылку, пошли ребята к Марфе.
В сенях их встретила Полашка. Велела, как зайдут, глаз не поднимать, сразу на колени перед матерью падать, и тут же водку отдавать. Что наши горе озорники и сделали. В хате пахло сыростью и травами. Марфа сидела на лавке у окна и охала. Голова у неё была обмотана серой тряпкой, а в том месте, где под ней выпирали уши, были кровяные разводы.
- Прости нас, баба Марфа, христом богом молим, прости, - попадали на колени парни и, уставившись в пол, протянули «казённую».
Бабка минут пять негромко ворчала, материлась, сглатывая слюну, но подарок взяла, уж больно велик был соблазн. Тут же открыла бутылку и достала откуда-то из- под лавки небольшую стопочку. Вытряхнув из неё мышиный помёт, обтёрла подолом. Потом налила до половины и медленно, как будто это не горькая водка, а родниковая вода, выпила. После скрипучим голосом начала говорить о том, что парни могли бы и догадаться, что эта не свинья была, а она. Просто хотела попугать немного молодёжь, ничего злого не замышляла, а они так с ней обошлись. Бабка снова налила себе и, причмокивая, опрокинула стопку в рот.
Ребята, не поднимая глаз, поддакивали старухе, мол, простите, не распознали со страху, да ещё и перед девками не хотели показать, что струхнули, что бес попутал, в общем, несли обычную для таких случаев околесицу, лишь бы их простили. Марфа налила себе ещё. После этого позвала дочь, приказав ей прибрать остатки водки. Парням велела идти домой, сказав, что сегодня они прощены и с коровами всё будет хорошо. Но, за свою провинность, чтобы по осени пришли и дрова накололи, а то зима нынче лютая будет.
- И матерей своих успокойте, оглоеды, - прикрикнула она вслед.
Друзья не в такт закивали и попятились к выходу. Всю дорогу шли молча. В ушах у каждого из них всё ещё скрипел голос бабки Марфы.
В этот вечер зря их девчонки ждали на гулянку, никто из ребят не пошёл, они упали без сил и отключились в момент, погрузившись в сон. А утро у Гриньши началось со звона колокольчика их пёстрой коровы Зорьки, весело бежавшей вслед за остальными бурёнками, которых, насвистывая что-то развесёлое, погонял дед Мурзик.
Автор: Лана Лэнц Отрывок из книги "Сказы"