Осенняя

Никогда не понимал людей, которые грустят осенью. Что грустного видят они в ней?

Желтеющая листва сначала нарядит деревья, а вскоре укроет землю богатейшим ковром. Такому и персидский шах позавидовал бы. "Природа умирает," - скажете вы и будете правы. И ведь это здорово! Когда же еще тревожно биться сердцу в предвкушении чего-то нового, как нe сейчас, когда старое отходит?

И ты знаешь, что это новое обязательно придет.

"Опять бред в голову лезет," - улыбаюсь про себя. Вроде бы в магазин за хлебом вышел, а, кажется, стал богаче, еще на одну осень, еще на одну надежду.

— Здравствуйте, Наталья Петровна!

Соседка тенью проходит мимо, кивает не глядя в ответ. Всегда, когда видел ее раньше, маленькую сморщенную старушку, что-то кололо у меня в груди. Со временем, правда, все меньше и меньше, а сейчас уже почти перестало.

Мы дружили с ее сыном. Когда-то давно, еще в школе. Мой лучший друг Алешка. Все думали, что мы братья, так с ним были похожи. Друг за друга всегда горой. Смешно сказать, даже встречались с сестрами-близняшками. Горой не горой, а поссорились мы тогда сильно, чуть не подрались. Если бы знал, я бы и разговор этот не начал...

Я "косил" от армии. Да и не "косил-то", а так, знал кому пятьсот баксов сунуть и дело в шляпе. Ему посоветовал, а он как взбеленился! Кричал, что если мы, бычки крепкие, в армию идти боимся, то кто тогда? Что армия - это школа настоящих мужчин, и что это наш долг перед родиной. Где он этих то слов набрался - ума не приложу. А я послал его подальше и сказал, что никому и ничего я не должен. Помирились, правда, потом, перед тем, как его провожали. Потом письма писал, гордился, что попал в десантуру, фотку прислал с присяги. В берете голубом, с калашом, его и не узнать было. Я чуть сам в военкомат не побежал сдаваться. А затем похоронка пришла. Из Чечни...

Хоронили его всем двором, Наталья Петровна такая строгая стояла, слезинки не пролила. Только потом, когда гроб опускать стали, бросилась на него, обхватила крышку, вцепилась в нее руками, взрослые мужики еле оттащили...

Потом только и видели ее в черном платке, как беззвучной тенью выскальзывала она из двора, с людьми совсем перестала общаться, кивнет мимоходом соседям, мол "здрасьте", и скользнет мимо. То в магазин, то на кладбище. Все думал, пусть время пройдет, потом поговорю с ней, поддержу как-то, а все никак. Что я мог ей сказать? Да не знаю. Сказал бы что-нибудь. Не думал никогда даже об этом.

Эх, Леху жаль, хороший был парень...

Вот блин, за хлебом пойдешь, а мыслей миллион; я возвращался домой с кирпичиком еще горячего хлеба.

— Дима! - меня окликнул незнакомый голос, я удивленно обернулся. Лешкина мать, голос которой я знал с детства и успел забыть за последние годы, семенящим шагом шла ко мне. Одно только осознание того, что окликнула меня именно она, она от которой не слышали ни слова последние годы, одно это заставило меня задрожать.. Наталья Петровна поравнялась со мной, а я судорожно соображал, хочет она пойти рядом со мной или лучше поговорить стоя. Столько лет хотел ей что-нибудь сказать, а тут стою и мнусь, как школьник перед директором.

— Здравствуй, Дима, - а голос то- у нее совсем не поменялся за эти годы, только устала она.

— Здравствуйте, Наталья Петровна, - я будто стал меньше ростом.

— Дим, я давно уже хочу тебе сказать, - она посмотрела мне в глаза, я же сделал усилие, чтобы не отвести взгляд, - каждый раз, как тебя вижу. Смотрю, бывает, ты идешь, а рядом с тобой будто мой Лешка, такой же взрослый, красивый, сильный.

Я смотрел на нее не моргая, хотел бы что-то сказать - не смог бы - челюсти свело.

— Димка, ты пойми, ты ни в чем не виноват, ты молодец, - она путалась и сбивалась, - но все эти годы я думаю, что если б вы были вместе, там, тогда, ты бы спас его, защитил, прикрыл, помог...

Она хотела ещe что-то сказать, но не смогла, а просто уткнулась мне в грудь и заплакала, зарыдала, быть может впервые за последние десять лет. А я стоял и не мог пошевелиться, и просто понимал, что тоже плачу и именно мои слезы капают ей на косынку. Да, я плакал, я здоровый двадцатидевятилетний мужик, стоял и плакал вместе с ней. Может от жалости, но скорее от злости, злости которая бывает только у человека который понимает что не в силах что-либо поменять, что-либо исправить...

Я знаю, что нет моей вины в том что случилось, знаю, что прошлого не вернуть и не исправить. Но почему-то мне кажется, что я виноват в том, что не могу упасть на колени перед всеми такими матерями, не могу расцеловать их морщинистые руки, сорвать с себя дурацкую рубашку с идиотскими лейбами какого-то итальянца и перебинтовать их израненные сердца, вытереть им слезы...

Мы еще долго стояли среди улицы. Кружила первая опадающая листва. Мимо нас проходили люди, спешившие укрыться от моросящего осеннего дождя. Как это хорошо, как это правильно, опять думал я, когда наступает осень и старое уходит, уступая дорогу новому. И как это жестоко, жестоко и страшно, когда плачет чья-то мать...

© IKTORN