Лишь помни, что то, что нас греет сквозь тучи,
На всех берегах называют любовью.
(Гевал — Волки)
В одном городе никак не могла настать весна. Чуть только пригреет солнышко, зазвенит капель по козырькам подъездов — а на следующий день снова завывает метель и дома зябнут под снеговыми шапками.
Жители уж и так, и эдак старались весну призвать: славили духов весны в своих песнях и плясках, пироги им фруктовые и ягодные в качестве угощения пекли, загоняли духов зимы в самодельные тряпочные куклы и сжигали их на костре посреди главной площади. Но весна никак не приходила; кончик носа разве что показывала, махала широким расписным рукавом и вновь исчезала на добрую неделю — а то и месяц.
Говорили, это все глобальное потепление: в одних, мол, районах глобально теплеет, а в других — глобально холодает. Говорили, это люди доигрались со своим техническим прогрессом, копоть и дым плотной завесой заслонили планету от солнечных лучей. Говорили, это боги прогневались на все человечество — за аморальное поведение, за то, что люди позабыли о ценностях прошлых лет и предались разврату.
Но как изменить климат? Как отказаться от технического прогресса? Как договориться с богами?
И когда календарь показал начало мая — а метель в очередной раз наведалась в город, чтобы обжечь дыханием окна домов и вывести острыми когтями ледяные узоры, — кто-то вспомнил старую-старую легенду про чудовище, живущее за городом.
Эту легенду раньше знали все, её рассказывали друг другу, когда на стенах плясало неровное пламя лучин и свечей, когда ужин готовился в печи, когда город был еще совсем юным, деревянным, и о каменных домах мог только мечтать. Тогда все легенды казались не выдумкой, а самой что ни на есть правдой, и верилось в них особенно четко как раз под танец причудливых теней по стенам и тихий треск огня в печи.
Рассказывали, что неподалеку от маленького города, в лесу, жило ужасное чудовище. И хотя у чудовища была густая шерсть, каждую зиму кончики его лап немели от холода, а усы покрывались инеем; и стоило кому-то появиться в лесу — чудовище сразу же его съедало, надеясь согреться. Потому зимой в лес отваживались ходить лишь вооруженные до зубов смельчаки — да и те отходили от края леса шагов на десять, не больше, чтобы чудовище их не услышало.
Но особенно жадно чудовище было до весны. Едва приближалась она к городу — чудовище ловило ее и съедало; и скрывалось затем в лесу, так что не поймаешь и не отберешь. И в город на долгие недели возвращалась зима, и как тут ни кличь весну — не призовешь. А стоило весне наконец осмелиться и ещё раз наведаться в город — всё повторялось; и снова сытое чудовище спало где-то среди лесных сугробов, а по улицам разгуливала вьюга, забивая дымоход и срывая ставни с окон.
Рано или поздно находились смельчаки, которые уходили глубоко в лес и вызывали чудовище на бой. Ни один из них не возвращался — но из леса текли алые реки, а значит, удавалось смельчакам ранить чудовище. Ведь кровь у чудовища была горячая-горячая, пропитанная весной, и потому вмиг таяли все снега и просыпались деревья, а вслед за ними оживал и маленький город.
Однако раны у чудовища затягивались; и все так же пропадали люди, по глупости ушедшие в лес зимой, и весна все так же подолгу не приходила, съедаемая чудовищем, и новым и новым смельчакам приходилось жертвовать собой.
Когда город вырос в каменный, когда вьюга и метель перестали беспокоить людей, о чудовище все забыли. И оно, должно быть, тоже позабыло о том, что всегда съедало весну; и впало в долгую-долгую спячку, так что даже те, кто о нем помнил, решили, что чудовище умерло или ушло в другой лес.
А теперь, видимо, чудовище проснулось — и оказалось голодно как никогда.
Собрались все на главной площади, стали решать, что же делать с чудовищем. Пирогов ему напечь, чтобы утолило свой голод? Отыскать того, кто сразит чудовище и освободит город? Или ждать, покуда чудовище не наестся и не заснет до следующей зимы?
— А что если чудовище доест всю весну? — предположил кто-то; предположил осторожно, почти прошептал себе под нос, но его все-таки услышали.
— А если примется за лето?.. — неуверенно, со страхом, отозвались рядом. — Лето ведь жаркое, лакомый кусочек для ненасытного зверя.
— А там и до осени доберется, осень тоже бывает теплая и не менее вкусная, чем весна и лето... — в ужасе пробормотали сзади.
— И наступит вечная зима, утонет город в снегах; а чудовище дальше двинется, в других городах будет весну съедать...
Жители переглянулись, и по спине у каждого пробежали ледяные мурашки.
И тогда вышел вперед мальчик и заявил:
— Я пойду в лес. Я вызову чудовище на бой и навсегда с ним разберусь; и из нашего города больше никогда не пропадет весна.
«Не выйдет из него смельчака, — зашептали жители, — такой и нож едва ли удержит. Зато жертва из него получится прекрасная, чудовищу как раз до следующей зимы хватит его костей».
Благословили жители мальчика на этот подвиг; но промеж себя решили, что и за возвращение его молиться не будут. И если не объявится мальчик к завтрашнему утру — значит, приняло чудовище жертву; значит, можно праздновать наступление весны.
А мальчик не сразу кинулся в лес — для начала заглянул в архивы библиотеки, надеясь побольше разузнать про чудовище и даже выяснить, за какой из границ города рос тот самый лес.
Среди десятков книг, где эта легенда то мельком упоминалась, то рассказывалась с подробнейшим разбором того, что отражает в себе та или иная фраза и о чем на самом деле хотели сказать люди, — среди всех этих книг мальчик отыскал старую-старую карту. Если верить карте, именно за южной границей города начинался непроходимый лес; и поперек этого леса шла причудливая надпись, которую еле удалось разобрать: «Здесь водится чудовище».
«Туда-то мне и надо», — решил мальчик.
Перерисовал карту и поспешил домой.
Дома он заточил длинный нож, прихватил с собой пару бутербродов и термос (с такой зимой без чая шутки плохи!), оставил бесполезный телефон и отправился в путь.
Шел он не много, не мало, с час прошагал, проголодаться даже не успел — а тут уже и город закончился, и непроходимый лес к самым ногам подбирается, шорохами да редкими криками птиц (никогда таких в городе не слышал!) к себе манит. Там уже не остановишься, не перекусишь: страшно отвлечься и потерять из виду единственную тропинку, позволить деревьям себя запутать и в снегу похоронить.
Опустился мальчик в сугроб, вытащил термос, глотнул сладкого чая. И почудилось ему — по лесу печальный вздох пронесся, будто страдает кто. Может, то стонет весна, попавшаяся ужасному чудовищу? Да голос больно грубый и рычащий...
Все внутри у мальчика заледенело, несмотря на выпитый чай. Но он виду не подал, убрал в рюкзак термос, вытащил из самодельного газетного чехла нож и храбро ступил на видневшуюся средь деревьев тропинку — утоптанную такую, будто кто совсем недавно здесь ходил. Или он был не единственным смельчаком, решившим попытать удачи, — только про других никто из жителей не слышал?..
Мальчик старался не сходить с тропинки, не отвлекаться ни на мгновение, какие бы шорохи ни чудились, как бы ни скрипели и не сыпали снегом ветки вокруг. Но стоило протереть уставшие глаза — дело каких-то пары секунд! — как тропинка исчезла прямо из-под ног и мальчик оказался по колено в сугробе. Глянул вперед — ветки тянут когтистые лапы. Глянул назад — деревья темной стеной сошлись. Видно, нет пути в город, не отступить теперь — ну да он и не собирался отступать!
Перехватил мальчик нож покрепче и двинулся дальше, стараясь в сугробы не провалиться. А меж тем и небо чернеет, время к закату близится — или то ветки сплетаются над головой в густой шатер. Вот уж где бы телефон пригодился, хоть посветить бы удалось; а то про фонарик и не подумал, решил, что быстро с чудовищем управится и до темноты в город возвратится.
Но вот в глубине леса показались огни — точно два больших костра, мальчик даже их треск услышал. Неужели это те смельчаки, что отправились в лес раньше него, устроили привал? И мальчик поспешил к огням, бесстрашно продираясь сквозь ветки и даже не замечая царапин на щеках. И когда до огней оставалось полдесятка шагов, мальчик ощутил чье-то теплое дыхание — и отшатнулся в ужасе к деревьям.
Прямо на него смотрело, не моргая, чудовище, и в его глазах плясало пламя двух костров.
— Люди решили откупиться и отправили в лес тебя, человеческое дитя? — глухо расхохоталось чудовище, обнажая клыки — каждый толщиной чуть ли не с руку мальчика. — Могли бы тогда уж кого посытнее выбрать...
Если бы мальчик встал на цыпочки, он бы едва-едва дотянулся до кончиков ушей чудовища; и одного бы удара лапы хватило, чтобы переломить хребет и обречь на долгую смерть. Поэтому мальчик сильнее вжался в ствол — но храбро ответил, глядя прямо чудовищу в глаза:
— Я пришел сразиться с тобой и навсегда вернуть в наш город весну.
— Этой мелкой колючкой? — совсем развеселилось чудовище; и мальчик бросил досадливый взгляд на свой нож — пускай и с зазубренным лезвием, но и правда выглядевший для чудовища всего лишь колючкой, не больше сосновой иголки. — Если ты — самый сильный воин этого города, мне жаль его жителей: им меня никогда не победить.
— Я не самый сильный, — мальчик крепче стиснул рукоять ножа, — я просто меньше всех нужен.
И он уже хотел броситься в атаку, чтобы не дать ни единого шанса своему страху, — но огненные глаза чудовища впервые вспыхнули не насмешкой.
— Меньше всех нужен? Неужели нет человека, который переживает за тебя, пока ты здесь, в лесу, пытаешься со мной бороться?
— На всем белом свете такого не найдется.
Чудовище шагнуло ближе; шагнуло с таким видом, будто собиралось распахнуть пасть и проглотить живьем. Потому мальчик вскинул нож — пускай и всего лишь колючка, но если вонзить колючку прямиком в огненный глаз, мало не покажется.
Руку с ножом обдало теплым дыханием.
— Ты слеп, — глухо прошептало чудовище и разочарованно покачало мордой. — Слеп, как и все люди.
«Это ты сейчас станешь слепым!» — хотел крикнуть мальчик; но в горле у него пересохло, вырвалось лишь жалкое сипение, и рука с ножом покачнулась, точно не желая никуда бить.
Чудовище смотрело прямо на него — и под его взглядом мальчик чувствовал себя совсем беспомощным и голым: не убежать, не спрятаться, не кинуться в атаку. И тогда мальчик посмотрел в ответ.
И увидел.
Чудовище было страшным: с большими-большими клыками, покрытое густой шерстью, пугающее огнем глаз. Но еще у чудовища был пушистый хвост, который в такую погоду согреет лучше шерстяного одеяла, и мягкие лапы, которые могут спрятать от всего на свете.
У чудовища иней покрывал усы, чудовище то и дело чуть переступало на месте. Чудовище было замерзшим — но вовсе не из-за снегов и мороза вокруг. И даже съеденная весна еле теплилась внутри и больше не грела.
Кажется, у них с мальчиком было куда больше общего, чем могло показаться.
Чудовище негромко зарычало — то ли не веря, что мальчик видит, то ли как раз этого и боясь. Но мальчик выпустил рукоять ножа и распахнул руки.
И в лесу стало тихо-тихо.
?***
Конечно, наутро мальчик не вернулся. Конечно, о нем даже не горевали: смахнули пару слезинок и стали вовсю готовиться к встрече весны.
А с первыми лучами солнца у дома, где жил мальчик, выросли подснежники.
Первые подснежники в этом году.
Ирина Иванова