Дед Мурзик был местным пастухом, к тому же личностью неординарной- весельчак и балагур.
Ни одна свадьба не обходилась без его участия. Гармошка в руках этого человека вытворяла такое, что казалось, он её только держит, а уж играет-то она точно сама по себе.
Жил он один, в хорошей крепкой хате, которую сам когда-то и построил.
Случилось это давно, когда он, молодой статный парень только женился. В жёны взял первую красавицу из соседнего села.
Клавдия девушка хоть и не из богатой семьи, зато краше неё было трудно сыскать. Ниже пояса в длину, в два кулака обхватом, коса цвета спелой пшеницы, украшала её хорошенькую головку. Глаза огромные, яркие, как озёра с весенней водой в которых отражалось небо, даже слегка вздёрнутый носик не портил картины, а скорее добавлял игривости её хорошенькому личику, а уж как пела и плясала она, все девки в округе завидовали. Не было ни одного парня, которому она хотя бы раз не приснилась.
Вот ради неё тогда Константин и построил дом.
Думал, жить будут, детей красивых нарожают. Сам он парень был крепкий да работящий, значит, поднять большую семью сможет. Но судьба распорядилась иначе.
Прожили они год, прожили два… три, а деток так и не завелось. Уж он тому виной или она никто не знал.
Только намекать ему мужики стали, что, мол, баба- то у тебя, конечно, красивая, да только порченая.
Он сначала отмахивался, а потом не выдержал, загрустил, да и запил от безысходности. А спьяну и руку на жену подымать стал.
Тут, как назло, из городу стряпчий приехал по какой-то казённой надобности.
В селе его квартировали к Косте с женой.
Дом большой, места много, и детей нет - не будут бегать, серьёзному человеку мешать.
А тот, как Клаву увидел - дар речи потерял.
Да видать ненадолго, раз сумел за пару-тройку дней уговорить её с ним в город уехать.
Сначала Костик пил с горя по-чёрному.
Потом, вдруг, резко остановился. Выпивать - выпивал, конечно, но не до одури беспробудной, как раньше. А после и вовсе уехал. Несколько лет пропадал, говорят, в городе Клавдию искал.
Нашёл или нет, того никто не знает, только вернулся ни с чем.
Стал пастухом и проводил все дни в лесу, в дом свой заходил только переночевать, видать воспоминания о прошлом скребли ещё душу цепкими коготочками.
А в выходные домой и вовсе не захаживал, играл на свадьбах да именинах, там напивался и ночевал.
После того прошёл не один год. Никто его грустным больше не видел. Всегда с шуткой да прибауткой. Видно легче ему так было. Многие бабёнки пытались к нему «клинья подбивать», да только куда уж им после Клавки-то.
Он от одиночества завёл собачонку, назвал Мошкой, за мелкий рост и за то, что постоянно вертелась вокруг него. Вот с ней в лесу и общался.
Чаще просто дремал на солнышке, а Мошка следила за стадом. Если какая скотина отбивалась - собачонка заливалась звонким лаем и загоняла животину к остальным. Дома, окромя Мошки, никакой живности он не держал.
Была у Константина одна слабость. Он обожал сметану. Ее он мог сесть много и хоть с чем. Бабы даже смеялись, что ему сметану со сметаной кушать нравится. Обычно его угощали сметанкой соседи по доброте, ведь коровы у него не было. Если где звали за стол, то обязательно ставили к щам сметану, при этом точно знали, что сначала дед Костик уничтожит именно ее, а уж потом щами заест.
Раз в месяц дед Константин проходил по хатам и собирал плату за своё пастушество. С кого деньгами, с кого молоком, яйцами, картохой, ну, и сметаной конечно. Продукты ел, а деньги зимой на пропитание тратил, если не хватало, нанимался на мелкую работу: дрова поколоть, воды натаскать, постройками занимался: руки-то золотые, - опять же, свадьбы сильно выручали.
Так вот, пришёл он как-то к Прасковеи Ёлтышевой за платой. Сметаны она не дала, сказала хочет масло сбить, а вот денег и яиц свеженьких - это пожалуйста. Деньги выдала, и отправилась в стайку за яйцами. Дед Костик остался в хате. А сметана-то вот она, рядом, в крынке на столе стоит. Так его и манит. Не выдержал Костик, решил отпить немного, надеясь, что не заметит никто. Да только сметана оказалась недавно из погреба, охлаждённая (так её легче в масло сбивать), густая очень, хоть ножом режь. А потому не смог он отпить, а вот усы в неё окунул и перепачкал. Тут Прасковья зашла.
Он крынку рушничком прикрыл, как было, и от стола отпрыгнул, вроде всё в порядке. Но топорщащиеся усы, вымазанные в сметане, его выдали.
Женщина поставила на стол корзиночку с яйцами и заглянула в крынку.
- Это что такое? - строго спросила она.
Дед увидел отпечатки своих усов в сметане, стушевался и, не придумав ничего лучше, буркнул:
- Так это залез на стол Мурзик ваш. Я его, того, прогнал, конечно. Но он, видать, мордой своей кунуться всё - таки успел.
Прасковея была женщиной молодой, но серьёзной, и ухват оказался под рукой. Долго в деревне смеялись, вспоминая, как бежала она за Костиком с криками:
- Я те покажу Мурзик, зачем свои усищи чумазые в крынку пихал? Сам ты- Мурзик бесстыжий.
Прошло много лет. Уже у старшего сына Ёлтышевых, Гриньки, свои усы растут.
Но с тех пор деда Костика зовут в деревне не иначе, как дед Мурзик. Многие из молодых его настоящего имени и не помнят.
Пристало метко сказанное Прасковьей словцо.
А он и не обижается, да и сметану, после того случая, любить не перестал.
@ Лана Лэнц "Сказы" (отрывок)
Крёстный Отец
Кэшери