Он проснулся поздней ночью от скрипа половиц. Открыл глаза и ужаснулся. На столе потрескивая чадил огарок свечи. Рядом с кроватью стояла сухонькая старушка непотребного вида. На изжеванном морщинами лице с загадочным предвкушением мерцали глазки, как будто два голодных таракана готовились атаковать краюху хлеба.
— Что же это вы, Родион Романыч, пакостите? — указывая на него иссохшимся пальцем, строго вопросила старушка и нахмурилась.
— А я чего? Я ничего, — попытался оправдаться он.
Жидкие сальные пряди на голове старушки зашевелились словно щупальца медузы. Из дальнего угла раздались жалобные стоны и уханье. Он облился холодным потом и попытался спрятать голову под одеяло. Так страшно ему не было даже в детстве, когда грозило наказание за шалости.
— Что же это вы, Родион Романыч, сотворили со мной, да с сестрицей моей? — не успокаивалась старушка.
На ее глазу вырос монокль, и в его душу уставился огромный тараканий глаз, увеличенный во стократ. Внезапно стало очень холодно. Он вздрогнул и хотел перекреститься, но вспомнил, что пора изживать из души жалкого червя. Однако предательские губы зашевелились помимо воли, исторгая рабские слова оправдания.
— Это не я, не я, — попытался увильнуть от ответа он.
Старушка усмехнулась, похабно шмыгнула носом и широко открыла рот с остатками зубов. На ветхое одеяло посыпался металлический дождь из покореженных монет. Он вжал голову в плечи, сдерживая истерические рыдания. Сердце распухло в горле и не давало вдохнуть.
— Что же это вы, Родион Романыч, таскаетесь без дела, не изучаете науки, не зашибаете честным трудом копеечку? Думаете всякое-разное и треплете нервы Федору Михалычу? Ведь он ночами не спит по вашей милости, переводит бумагу и чернила, да изводит Анну Григорьевну.
— Я больше так не буду! Обещаю, обещаю! Честное слово! — утирая слезы со щек, прогнусавил он.
— Как это не будешь? — возмутилась старушка. — Будешь, милок. Сделаешь все, как положено, а то ишь чего удумал — отлынивать от обязанностей.
Она торжественно вручила ему топор, метко плюнула на свечу и побрела к выходу, возмущенно ворча:
— Ну и молодежь пошла. Никакой ответственности перед будущими поколениями. Сибирь по вам плачет.
С монет злобно пялились мертвые тараканьи глаза. Раскольников закричал от омерзения и проснулся. Вот уже два месяца ему снился один и тот же кошмар: явление старухи-процентщицы. Нет, больше так спать нельзя, то есть сколько можно терпеть — мысленно возмутился он.
— Тварь я дрожащая или право имею?! — поинтересовался у равнодушного мироздания Раскольников и сжал в интеллигентской руке топорище.
Мироздание скромно промолчало, категорически отказываясь идти в подельники.
© Антон Смирнов