- Никогда никого не проси, никому не верь. Говорила тебе - ты не слушала. Что ж теперь? Наворочала дел, да беду свою позвала, - говорила мне старая Таш и была права.
Потеряла себя, да ужели теперь найду? Говорили мне все, а послушала я беду.
Не сыскать во всей Степи быстрей моего коня и стрелка не сыскать, чтоб удачливей был меня. И звенит тетива, и звенят ковыли вокруг.
- До чего ты прекрасна! Как точен твой гибкий лук! - говорил, улыбаясь мне, рыжий мальчишка-князь, и вилась в горловине рубахи змеею вязь.
И горячая смоль закипала в груди моей.
Вечерами пускали галопом своих коней, и хлестался ковыль по ногам. По груди нагой. Только рыжий чужак за всю жизнь меня знал такой. Коротка эта песня была - на одну луну. И сказал бы мне кто-то, что я её прокляну - удавила б на месте и выжгла язык дрянной.
Как мы были безумны под дикой степной луной. И звериная кровь одинакова в нас была.
Но как только на убыль луна, да к зиме пошла - рыжекудрый мальчишка домой застремился вдруг. Я, как дура, молила, его не пускала рук. Обещал он вернуться, да скоро уже совсем. Рассказала ему, что пришлось мне скрывать от всех: что во чреве дитя. Он поклялся вернуться вновь.
Пролетела зима. Облетели обрывки слов.
Не вернулся мой княжич, и лук не натянут мой. Сохранила я тайну и знахарке лишь одной рассказала как есть, и покуда пришла пора, помогла она мне, только всё обратилось в прах.
С малых лет говорила она: не проси, не верь. Говорила она - я не слушала, и теперь я могу проклинать сколь угодно глухую синь. На руках у меня холодеет мой мертвый сын.
Citariru,