Моё имя вызванивал колокол на соборах, его в ханских шатрах ближе к ночи не называли. Помнишь юные годы? Придворных держа за ворот, я был кровью и медью, расплавленной с резвой сталью. Я был молод и лих, когда занял отцово место, войско сыто урчало, но жаждало новой сечи. Дочь соседнего князя моей нарекли невестой — ты просила быть с нею помягче и человечней. Сколько было потом их, красивых и гордых женщин, сколько было ночей, горько-терпких, хмельных? Немало. Не затмило ничто рысий взгляд твой, смешливо-вещий, — забрала моё сердце и больше не отдавала. Никогда не дарил никому ничего дороже, хотя вёз из походов лазурь, сердолик и мирру.
Совершал много дел, от которых мороз по коже, дерзко требовал — девушек, земли, признаний, виры. Возвращался с богатой добычей и грызся с вече, я был щедр на гостинцы и лёгок был на немилость. Прославляли жестоким, спесивым и бессердечным — что ж, ещё бы, ведь сердце моё у тебя хранилось. И сейчас, говорят, моё время пошло на убыль, голове моей буйной недолго крепиться к шее — мой племянник, созвавший дружины, меня погубит за всё зло, что я нёс, за всю гибель, что я посеял.
Посиди со мной рядом, побудь со мной напоследок — я не глуп, и я знаю: стремится мой век к закату. А когда по мне сложат костёр из смолы и веток, обещай, что скорбеть по мне станешь три года кряду. Обещай, хотя многое понял — к огромной боли, — с той поры, когда имя моё не шептали к ночи:
из людей, что клялись быть мне верными в мир и в горе, ты лгала, без сомнения, красноречивей прочих.
(яна лехчина?,